Самурай Ярослава Мудрого - Страница 23

Я шел, не таясь, вряд ли там было много народу, я уже различал, что горячо бормочет в кустах только один хриплый и низкий голос.

За кустами спиной ко мне стоял, как и ожидалось, один человек. Человек? Что-то говорило мне, что с этим лохматым широкоплечим мужиком не всё так. Тут он обратился ко мне, так и не соизволив обернуться:

— Еще один. Приперся. Чего приперся? Все равно не видит и не слышит. Беспокойный попался какой-то. Еще и с доской вместо меча. Совсем страх потеряли…

— Это не доска, мил-человек, — ответил я. — Это деревянный меч, субурито. Заморский.

Эффект превзошел все ожидания. Прижги я ему седалище головней, он бы так не подскочил, оборачиваясь ко мне. Внешний же его вид чуть не заставил подпрыгнуть меня. Даже в густых летних сумерках было видно, что верхняя одежка его (и название не подберу этой хламиде!) запахнута на бабью сторону. Волосы мужичка здорово отдавали в зелень; бородища толщиной в хороший просяной веник тоже кидалась в травяной цвет, а глаза по петровскому медному пятаку ярко горели в темноте все тем же зеленым светом.

Тут до меня дошло, что я не должен был разглядеть ни его самого, ни тем более цвет его волос — слишком густой уже была темнота под деревьями. Что-то позволяло мне все это видеть. Новое дело. Никталопия, что ли, обнаружилась? Или мужик светится? Или я все-таки уснул?

— Ты меня видишь?! Видишь меня?! — В голосе мужика была такая истовая надежда, такое ожидание, что мне вчуже сделалось его жалко.

— Вижу, дядя, вижу. А что — не должен?

— То-то и оно, что не должен. Все, кто с крестами на шее, меня больше не видят. Нет меня для них, был, да весь вышел, — в голосе мужика была теперь старая, болезненная тоска.

— Наверное, потому я тебя и вижу, — сказал я.

— И что мне теперь с тобой делать? Видишь запретное, нашел меня, подошел — ну видишь, так должен понимать, что мне лучше не попадаться?

Странное дело, только что мужик дал понять, что скучает по временам, когда его могли видеть все.

— Тебе со мной? Да нет, дядя, дело тут по-другому обстоит. Что ты вокруг стана лазаешь да бормочешь под кустами? Так что впору решать, что с тобой делать.

— Со мной?! В моем лесу?! — Низкий голос мужика ударил почти ощутимой волной.

— Княжий это лес, а не твой. Ты не шуми, дядя, не вводи меня во грех, крика не люблю, — сказал я, чтобы мужичок разозлился еще больше. Глядишь, чего и скажет важного, а с мечом на плече я его не больно боялся.

— Да ты хоть знаешь, кто я? — внезапно остыл мужик, говорил теперь устало, с легким смешком в голосе.

— Без понятия. Думаю, пора тебя к князю под ясны очи доставить, — предположил я.

— А доставь, доставь. То-то я посмеюсь, когда ты князю пустое место покажешь и находником назовешь. Князь меня и подавно не увидит. Нельзя ему. Крещеные лешего уже не видят. Ни леших, ни русалок, никакую другую нежить.

— Лешего? Так ты леший? — обалдело спросил я.

— А кому еще быть, как не лешему? — обиделся, как мне показалось, мужик.

Так. Приехали. Я снова, в который раз ущипнул себя незаметно за ляжку. Больно. Не сплю. Что может леший сделать со мной в лесу? Боюсь, все, что захочет. Не уверен, берет ли лешего людское оружие.

— Ну, понял теперь, орясина? — со смехом спросил леший.

— Как не понять. А вот за «орясину» можно и по голове, — пообещал я. Леший не леший, а припугнуть попробовать стоит.

— Не гневи, а то обойду. Голову навек потеряешь, — недобро сощурился леший.

— Вот тебе и обрадовался человеку. Уйду сейчас, и сиди тут, — мне в самом деле стало обидно. То сидел тут, рыдал на весь лес, а теперь угрожает. Что люди, что лешие…

— Не надо, не уходи, — сказал леший просительно и предложил: — Давай руки друг другу пожмем, раз уж познакомились. — И первым протянул мне руку. Левую. Левую руку я привычно держал на рукояти меча, покоящегося на плече. Мгновение, которое мне понадобилось, чтобы высвободить руку для пожатия, спасло мне рассудок. С ветвей ли, с неба ли на нас обрушилась моя старая знакомая — Сова.

— Прочь, подкоряжник! — зашипела Сова на лешего, который отшатнулся, но тут же сам осерчал и рявкнул в ответ:

— Сам пошел прочь! Я его подманил! — Леший сжал кулаки, но чувствовался в нем страх.

— Ты? Подманил? Я его из другого мира выдернул, ты мне указывать решил, нечесаный?! — Сова моя воинственно расправила крылья и, подпрыгнув, кинулась на лешего. Тот встретил крылатого врага кулаками, но когти ночного охотника вцепились ему в грудь, сжались, и леший взвыл:

— Все-все, отпусти, ухожу, ухожу!

— То-то, — недобро сказал вслед спешно уходящему лешему мой спаситель.

— Похоже, ты меня спас от чего-то? — уточнил я.

— Пустяки, ты бы потери и не заметил — я тебе рассудок спас. Обошел-обвеял бы леший, и поминай как звали. Так бы тут и стоял со своей деревяшкой, слюни пускал, — небрежно обронила Сова. Или обронил? И как тогда его звать? О чем я думаю! Поняв, что сказала Сова, я содрогнулся. Смерть, конечно, рудимент, но это хуже смерти. Я поясно поклонился Сове, как наставнику.

— Спасибо тебе. Я теперь твой должник, Сова, — я еще раз поклонился, дело стоило лишнего поклона, на мой взгляд.

— Ты не думай, я из каждой ямы тебя вытаскивать не подряжался. Зачем ты ей понадобился — не понимаю, — сухо и непонятно отвечала Сова.

— Кому — «ей»? Ты уже второй раз о ней говоришь, а толком не сказал ничего, — насел было я на Сову. — Зачем меня оттуда сюда унес? Почему — меня? Почему — сюда?

— Ага. Сейчас я тебе все и выложил, как же! — сварливо ответила Сова и улетела, не простившись.