Самурай Ярослава Мудрого - Страница 27

— Не сердись, дедушка, я твоих запретов нарушать не стану, твои порядки за свои приму!

В ответ кто-то хмыкнул и замолк.

— Дозволяешь ли, Хозяин, войти? — спросил я на всякий случай.

Изба молчала, и я рискнул. Ничего. Ни скрипа, ни крика. Ни полена в голову. Пока все шло хорошо. Я с натугой оттянул волоковое оконце, и в избе стало посветлее. И внутри все было в порядке, разве что пыль вытереть и пол подмести и помыть.

— Вот так вот, Поспел. И без полена обошлись. Ужинать со мной будешь? — спросил я, скидывая сумки на пол у двери.

— Нет, наставник, я обратно побегу, мне теперь торопиться надо! — Видно было, что у Поспела душа горит рассказать всем, как новый наставник в «черную» вселился.

— Ну тогда на вот и ступай, — я протянул мальчишке мелкую, как я уже знал, монетку. Тот схватил ее в кулак, поклонился мне и кинулся бежать со двора.

Я же сел на лавку у стола и стал раскладывать на чистой холстине припасы, что мне отжалел дородный мужик в кладовой. Это они тут считают возможным съесть за два дня?! Рожа треснет столько съесть! Тут был и хлеб, и сушеное мясо, и вяленая рыба, и яблоки, и крупа, и соли чуток, и еще что-то в мешочках и горшочках. Даже мед был! А вот он очень кстати…

Я подхватил ведро из угла и пошел по воду. Колодец оказался прямо за избой. Богато! Свой колодец, да еще и чистый, как я понял, заглянув внутрь. Да, дедушка тут точно не бездельничал. И точно тут был. Я повеселел.

Войдя в дом, я оставил дверь открытой и запалил очаг, поставил на огонь нашедшийся на полке котелок и сел за стол. Когда котелок закипел, я налил в две глиняных кружки кипятку, поставил у холстинки с едой и громко позвал:

— А вот ужинать, Хозяин, со мной садись, уважь гостя. — Кто-то снова хмыкнул, и возле стола оказался маленький, но широкоплечий с выпуклой грудью человечек, совершенно седой, с длиннющей и ухоженной бородищей толщиной в просяной веник, волосами до пояса и с огромными синими глазищами.

— А не пуглив ты, наставник! — насмешливо сказал дед. Ростом он хорошо если бы достал мне до бедра.

— А чего пугаться, если я с добром, да и попросился, вежество показал? — спросил я.

— И то. Звал за стол-то по обычаю? — спросил Дед, как я решил его кликать, как мне показалось, с затаенной грустью.

— Нет, Дед, от сердца. Ничего, если я тебя Дедом стану кликать? — спросил я на всякий случай.

— Кличь, кличь, спеку тебе кулич, — пробормотал Дед и мигом оказался на столе. Ел он опрятно и чисто, хотя видно было, что проголодался. Я ел не торопясь, прихлебывая кипяток, в который добавил меду. То же самое было и в кружке у Деда.

— Я Дворовому отнесу мясца с хлебушком? — спросил меня домовой.

— Само собой. А то к столу зови? — предложил я.

— Нечего ему делать в избе, не балуй! — строго сказал Дед и дробно протопотал к дверям, а я понял, что их приятельство с Дворовым строго держалось в древнейших рамках и не мне их нарушать. Оно и к лучшему. Я сам убежденный консерватор и ретроград. Все старое, проверенное, надежное мне милее всего нового и яркого, пусть и кажется порой окружающим, что я и неправ.

Дед уже вновь сидел на столе, я подлил кипятку в кружку и подвинул к нему яблоки и лаваш.

— Дворовый на угощении благодарствует, велел передать, чтобы ты о лошадках не пекся, ничего им не подеется, — сказал Дед и вкусно захрустел яблоком.

— Вот то добро, Дед. И тебе спасибо, что в дом пустил и жить позволил. Покажи мне потом, где нельзя вещи класть и самому ложиться.

— Успеется с этим, — Дед доел яблоко и аккуратно бросил огрызок в деревянное ведро, стоявшее у очага. Я закурил, Дед от удивления поднял брови, принюхался, чихнул и спросил:

— Это что за отрава, наставник?

— Зови, Дед, Ферзем. Отрава, тут ты угадал, заморская отрава. Привыкаешь к ней, к проклятой.

— А дым приятный, ты дыми, дыми, мне нравится. — Дед принюхался.

Курить его научить, что ли? Нет уж. Чистое баловство, как бы сам Дед сказал, думаю.

— В баню-то пойдешь нынче, Ферзь? — осведомился Дед. — Тогда бы и Баннику хлебца с мясцом?

— Не пойду сегодня, спину мне посекли, Дед. А что до хлеба с мясом — то сделай милость, снеси и Баннику.

Дед снова обернулся на одной ноге и, встав на лавку, запалил в светце лучину.

— Ну-тко, покажи-ка мне, что тебе там посекли, — велел Дед, я снял рубаху и стал снимать повязку. — Да, сегодня бы в баню не стоит. А промыть все это не мешало бы. Я могу. Даже травки остались, хочешь? — подвел итог Дед, закончив осмотр.

— Как не хотеть, Дед, — отвечал я, и нежить удовлетворенно хмыкнул.

Травяной настой Деда сначала зверски драл и дергал рану, а потом она словно уснула и лишь слегка ныла, словно была нанесена недели две назад.

— Лучше ли? — торжествующе спросил нежить.

— Гораздо. Благодарствую, Дед, — отвечал я.

Дед самодовольно хехекнул и внезапно выдал:

— Бабу тебе надо, Ферзь. Не самому ж тебе полы мыть и щи варить? Непременно бабу надо. Только кто за тебя пойдет? Пока тебя не знает никто, никто и девку не отдаст. Ты, Ферзь, бабу-то у булгар купи, завтра бы и пошел, что ли?

— Бабу купить? — Я задумался. Тут ведь не только полы мыть и щи варить. Лет-то мне не сто семьдесят. — Можно и бабу. А можно и двух-трех купить, коли не раздерутся, — засмеялся я.

— А мне что, покупай хоть десяток, — радушно сказал Дед, и я понял, что он и не думал шутить, — только по дороге поясни бабам, как себя вести надобно.

Вот. Именно этого и не хватало в моей унылой и монотонной последние дни жизни. Сонмища баб, не обученных с малолетства уживаться под одной крышей с соперницей. «Так то Турция — там тепло».